Не кооперативная история одной большой жизни

Здравия желаю посетителям моего блога “Кооперативы против бедности”!

История одной большой жизни заключается  в служении своему отечеству.

Оригинал статьи здесь: http://ymuhin.ru/node/1045/adxyutant-batickogo

Из воспоминания Василия Марковича Копотилова.

«И МЫ — НЕ ПРАЗДНО В МИРЕ ЖИЛИ…»

   (Кондратий Рылеев)

Родом я из Сибири, жизнь нескольких поколений нашей семьи крепко связана с Иртышом, Тоболом, деревнями Бакшеево, Копотилово (Усть-Ишимский район, Омская область). Деревня Бакшеево стоит на границе между Омской и Тюменской областями, а сама граница пролегла по охотничьим зарубкам, оставленным первыми землепроходцами. Отсюда до Оби, главной артерии Западной Сибири, 500 километров по тайге, кругом болота и ни одного населенного пункта.

Неподалеку от бывшей столицы Сибирского ханства, города Искер, откуда в середине XVI века Ермак прогнал хана Кучума, возник город Тобольск. Казаками-землепроходцами XVII века, последователями Ермака Тимофеевича, были основаны деревни Бакшеево, Копотилово, Пешнево и названы так именами первопоселенцев. Так что мои корни в Сибири довольно глубокие,  идут от далеких предков, которые начали обживать эти земли более 300 лет назад. Что их влекло, какая непостижимая страсть заставляла двигаться по непролазной тайге «встреч солнцу»? Ведь для выживания в суровых условиях Сибири, особенно в те времена, требовалась прямо-таки сверхчеловеческая выносливость, нужно было обладать невероятной волей,  незаурядной смелостью да везучестью. Об этом я не раз задумывался, когда жизнь ставила передо мной сложные задачи.

Отец мой, Копотилов Марк Федорович, 1894 г.р., русский крестьянин, родился в деревне Бакшеево Загваздинской волости, Тобольской губернии. С 1915 года воевал на Германском фронте, был участником Брусиловского прорыва. Георгиевский кавалер, вернулся он домой, когда в нашем крае распоряжался Колчак. Сегодня модно «переосмыслять» минувшее, а на самом деле презрение колчаковцев к простому народу, жестокое отношение к крестьянам и частые расправы с гражданским населением быстро привели к тому, что народ отпрянул от этой власти и развернул активную вооруженную борьбу с Колчаком. Наша деревня у колчаковской власти тоже была под подозрением, и отец ушел в партизанский отряд. После установления власти Советов отца назначили уполномоченным по кооперации Тобольского района, он занимался госзаготовками зерна, рыбы. Моя мама Копотилова (Грязнова) Парасковья Романовна, 1903 г.р., крестьянка из села Загваздино Тобольской губернии.

В семье был я младшим ребенком, родился 1 января 1926 года. В Бакшеево мы жили до 1931 года, деревня небольшая, дворов 40, вытянутых вдоль одной-единственной улицы. А в 1931 году отца  направили с караваном рыбодобычи в Обскую Губу, с. Аксарка. Двинулись всей семьей, к этому времени в семье было трое детей,  жили на острове, в сарае. Рыбы было очень много, в Салехарде (в 20-30 километрах  от устья Оби) был крупный рыбокомбинат, рыболовные артели переправляли туда свой улов, в основном, красную рыбу и белорыбицу – лосось, нельма, осетр, стерлядь, муксун…

При возвращении назад во время ледостава Оби караван замерз во льдах. На зимовье остались на территории Ханты-Мансийского округа.

Отца назначили на сезон башлыком, то есть бригадиром рыболовецкой артели, в одной из деревень. Эта бригада не выполнила план по рыбосдаче. Хотя выполнить его было физически невозможно, так как образована бригада была совсем недавно, отца арестовали и отправили на строительство города Остяко-Вогульска…

Семья наша, оставшись без кормильца, едва выжила. В тот год в наших краях был сильный голод, после ареста отца мать работала надомницей, паёк ей не полагался, по 400 граммов муки в месяц семья получали только на 11-летнюю сестру-школьницу. Мне тогда исполнилось 6 лет, весной я собирал из-под снега побеги краснотала, чтобы сварить похлебку…

Полгода отец работал в очень тяжелых, можно сказать каторжных, условиях, строил город. Через 6 месяцев его освободили, кажется, даже извинились, объяснив арест острой нуждой в трудовых ресурсах для новостройки. Но зарубка на сердце от обиды у отца осталась на всю жизнь.

Наша семья перебралась в село Самарово. Именно отсюда началось строительство Остяко-Вогульска. Самарово был очень большим населенным пунктом. Достаточно сказать, что общая численность населения округа составляла 27 тысяч человек, а в Самарово проживала почти половина населения края, более 10 тысяч человек. Здесь в 1933 году я пошел в нулевой класс школы, здесь началась моя сознательная жизнь.

Небольшое отступление. Племена остяков и вогулов занимали огромную охотничью территорию от Урала до Енисея, в XVI веке  воевали с Ермаком, на месте строительства города когда-то проживали их князья и знать. В конце 30-х город Остяко-Вогульск был переименован в Ханты-Мансийск и стал столицей округа. Для местных национальных меньшинств были открыты все двери, даны огромные привилегии, их дети учились в педагогических, медицинских училищах, им было гарантировано поступление в ВУЗы. А тем временем их родичи по-прежнему вели полукочевой образ жизни. Когда заканчивался охотничий сезон, они приезжали в Ханты-Мансийск, здесь для них были выстроены добротные деревянные дома с печным отоплением.  Бывали случаи, когда для приготовления пищи ханты разводили огонь прямо на полу, как привыкли это делать в чумах. Возникали сильные пожары, выгорали целые улицы. Но дома строили вновь и вновь… Сегодня Ханты-Мансийск, построенный русскими[i], является центром Ханты-Мансийского национального округа. Местным народам русские дали всё: сохранили малочисленные народности, их языки, культуру, дали письменность и грамотность, построили крупные предприятия и учебные заведения, театры и прочее, прочее, прочее. Здесь же русскими геологами были открыты месторождения полезных ископаемых, газа, нефти. Русским же постепенно не оставалось места ни в управлении краем, ни в науке, нигде…

Ханты-Мансийск стал городом-витриной, городом-музеем, сейчас сюда для строительства дворцовых комплексов и памятников местная власть приглашает крупнейших зодчих мира. Самарово превратилось в центральную, цивильную,  часть города. Цены и моды — как в Москве, возникла даже местная присказка: «как в Москве и Ханты-Мансийске». По современным законам Ханты-Мансийский округ большую часть прибыли от природных богатств оставляет себе. Население современного Ханты-Мансийска превысило 270 тысяч человек, прописка в городе закрыта. Другими крупными городами в округе стали: по Оби вниз — Берёзово, куда когда-то была сослана семья опального Меньшикова, друга и соратника Петра I; по Оби вверх – Сургут, 450 тысяч населения (а в 30-х годах здесь было всего 100 дворов).

В Самарово учился в начальной, потом средней школе, учился хорошо, на твердые четверки, хотя особого прилежания не проявлял, бывало, прогуливал уроки и вместо учебников читал книжки о кругосветных путешествиях, о русских мореплавателях. Появилась мечта стать капитаном дальнего плавания, собирался после 8-го класса поступать в мореходное училище. Меня, как и моих дальних предков, вела по жизни страсть к неизведанному. Отец мой работал шкипером на пристани, позже стал таксировщиком грузов на речной трассе Омск-Тюмень-Ханты-Мансийск. Образование — 4 класса церковно-приходской школы, но в уме считал быстрее, чем я на бумаге. Я часто помогал ему в работе, осваивая все доступные возрасту специальности…

Мечты мои кончились 22 июня 1941 года. Отца в июле мобилизовали, как тогда говорили,  на трудовой фронт, отправили в Кузбасс, на добычу угля. Ему шел 46-й год, возраст непризывной, тем не менее он стал военным человеком, надел форму. На мне остались все мужские обязанности по дому, был я единственным сыном в семье, должен был заготовить на зиму дрова, сено, рыбу…

В летние каникулы работал матросом на катере-буксире, мы развозили все необходимые промтовары и продукты по сёлам и факториям, обеспечивая ими жителей большущего округа на всю долгую зиму. Это был очень тяжелый труд для 15-летнего мальчишки, к тому же был я мал ростом. За рейс предстояло погрузить и разгрузить 100-тонный плашкоут.  При выгрузке работали всей командой (5 человек, в том числе одна женщина), цепочкой, «держа марку», сначала по шаткому, узкому трапу до берега, с берега – вверх по тропке… Несешь, бывало 100-килограммовый мешок с сахаром, а капитан приговаривает: «Только не утопи, не то сниму с рейса!» Люди для фронта работают, мы обязаны обеспечивать их продуктами!

Учебный год в школе начался с октября месяца. Летом следующего года опять работал на катере. Осенью 1942 года (я учился в 9-м классе) возле Ханты-Мансийска замерз пароход «Инденбаум» Обской военизированной флотилии, возвращавшийся из Нового Порта. Часть команды квартировала у нас в доме. Капитан уговорил меня пополнить команду в качестве маслёнщика.  Большая паровая машина сжигала 45 кубов дров в сутки, ежедневно нужно было пополнять запас дров,  рабочие руки были всегда нужны. Я согласился, работал сначала в затоне. Забросил учебу, утром из дома уходил с тетрадками и учебниками, но направлялся не в школу, а на пароход. Вскоре о моих прогулах рассказали маме. Состоялся тяжелый разговор, мама и плакала, и ругала меня, но мой довод, что «идёт война, нужно помогать фронту, а я тут за партой штаны протираю, и всё равно скоро в армию», в конце концов убедил маму. И я «убыл» на пароходе военизированной флотилии для выполнения задания по снабжению населения Крайнего Севера Обской Губы всем необходимым для существования и работы.

Мы обеспечивали Салехард и рыбокомбинат добычей из районов. Загружали изотермический плашкоут рыбой, забирали её в рыболовецких артелях в пунктах Ныда, Яр-Сале, Аксарка. Рыбу замораживали льдом, выпиливали зимой кубы льда, обкладывали ими рыбу, сверху присыпали опилками и солью, в таком подмороженном виде везли рыбу до Салехарда. Одновременно с задачами по снабжению  наш пароход выполнял задачу сторожевого судна. В Обской Губе не раз появлялись немецкие подводные лодки и корабли (те добирались даже до Енисея).  Сейчас достоверно известно, что наш ледокол «А.Сибиряков» был потоплен немецким крейсером «Шеер» в районе Северной Земли, что на всех островах в устье Лены немцами было уничтожено местное население. Правда, обо всем  этом я узнал спустя много лет, уже  после войны. В прошлом году в газете «Красная Звезда» нашел публикацию о начавшейся в 2011 году работе СФ по разминированию Обской Губы, уже обезврежены 24 донные немецкие мины там, где мы плавали в 1942-1943 гг.

В августе 1943 года нашей командой был обнаружен на входе в Губу рейдер противника. Мы все высыпали на палубу, проснулись даже отдыхавшие после смены, событие было из ряда вон, как-то не хотелось верить, что немцы осмелятся зайти так далеко в наши воды. Утро было серое, видимость так себе, но по контуру угадывался линкор (из ходивших тогда слухов в памяти осталось название – «Нимец»), у которого, очевидно, была база на Новой Земле. «Нимец» преследовал союзнический караван, который шёл в Новый Порт. Но глубоко в Губу враг заходить не стал. Видеть-то мы немца видели, а передать сообщение вовремя не смогли, так как вышла из строя судовая радиостанция. После этого досадного случая наш корабль сняли с боевого дежурства и забрали рацию.

Наш пароход «Инденбаум» был единственным во флотилии килевым кораблем, с осадкой 2,5 метра,  остальные – речные, плоскодонные. Труд в машинном отделении был каторжный.  В команде было два кочегара — хромой мужчина средних лет, во время качки он все время падал, не мог держать равновесия, и поляк Юзек,  интернированный в 1939 году, по-русски говорил хорошо, но к морю вообще не был приучен, его в штормовую погоду сильно укачивало (вскоре он был отправлен в формирующуюся армию Андерса в Казахстан). И еще трое масленщиков: женщина, 17-летний паренек, третьим был я.  Во время штормов механик просил кочегарить меня, за смену нужно было перекидать в топку 15 кубометров дров в три ряда. Среди лета прислали пополнение из ФЗУ, трех девчонок, назначили их маслёнщицами, а меня перевели в верхнюю команду, матросом. Заготовка дров лежала на команде, мы приставали к лесосплавному плоту, пилили-рубили и перетаскивали дрова на судно. А во время движения – несли вахту на своем месте. Ходили, как тени, минуты 2-3 держишься, бывало, за леера, чтобы прийти в себя, потом движешься дальше. А после смены сразу в кубрик – валились с ног от усталости.

Наш пароход последним покидал Обскую Губу. За Салехардом пошла шуга, ночью наше судно на середине Оби сковал лед. Суровое Заполярье, суровые долгие зимы… Неделю добирались до берега, прорубая лед, на протяжении пяти километров освобождали дорогу судну, вплоть до устья реки Кушеват. На берегу вырыли землянки, тут и расположились на зимовку. Связи с внешним миром нет никакой. К счастью вскоре встретили недалеко от устья Кушевата рыбаков. Нам повезло — в нескольких километрах от нашей вынужденной остановки был большой поселок. Часть команды разместили в 2-х километрах от поселка, на кирпичном заводике с летними постройками для пленных  рабочих-финнов. Они отвели нам половину сарая, местные жители притащили маты из сена-соломы. В сарае печка с плитой, можно погреться и приготовить пищу. Одно неудобство – летняя форма одежды, а морозы от -45 до -50 градусов по Цельсию. И каждый день нужно было ходить к пароходу, обкалывать лед, 3 километра туда и 3 обратно. Тем не менее, всё же обжились, на Новый год даже на танцы ходили, молодость превозмогала все сложности быта. Впрочем, вскоре из Салехарда нам привезли ненецкую зимнюю одежду – пимы, малицы (или кухлянки), меховые шапки.  Как-то пригласила нас местная приемщица пушнины (она принимала у местных охотников пушнину в обмен на золото) к себе на день рождения, на столе у неё оленина, хлеб, картошка — такого изобилия я давно не видел. Праздновали почти до утра, впервые в жизни попробовал за столом водку. А рано утром капитан отправил нас с Юзеком за дровами. Поляк оставил меня в лесу пилить и валить деревья, сам с лошадью отправился в посёлок по делу, обещая скоро вернуться. Я наготовил полениц, а его всё нет и нет. Очень устал, присел передохнуть, меня разморило после бессонной ночи, и я уснул. И снилось мне, что я дома на печке, мне тепло, уютно, что не хочется с неё слазить… Когда Юзек вернулся, я уже закоченел. Не знаю, как он меня довёз, смутно помню, как отхаживали в бане, растирали, грели. На руках, ногах  и лице местами слезла кожа, на руках и носу с тех пор на всю жизнь у меня остались красные отметины.

Зимовка наша была тяжёлой, дело осложнялось ещё и тем, что у парохода надо было заменить винтовой вал, для этого необходимо поднять корму надо льдом метра на 2,5. Перегрузили всё, что было можно, на носовую часть и стали вымораживать котлован вокруг кормовой части, чтобы освободить винт. День за днем постепенно выкалывали 80-сантиметровый верховой лед, освобождали от него яму, расширяя и углубляя её. Прорубь на дне ямы за ночь покрывалась льдом, его опять выкалывали. Для сохранения колодца всю зиму обкалывали лёд от бортов парохода. К началу навигации вал поменяли.

Посёлок, возле которого мы зимовали, как я уже сказал, был довольно большим населенным пунктом — с почтой, сберкассой, телефоном, административным зданием. Как-то, прогуливаясь по поселку, зашел в сельсовет, поинтересовался, можно ли мне здесь встать на воинский учёт? Меня на учёт поставили, и в начале мая 1944 года призвали в армию. Капитан очень удивился, ведь у всей команды была бронь. Он обозвал меня «дезертиром, удирающим с корабля»… В 1947 году мы с ним случайно встретились на улице в Тобольске и обрадовались друг другу, как родные. Был я тогда уже курсантом лётного училища, а он капитаном флота Тобольской базы. Капитан долго рассказывал мне о себе, товарищах, сказал, что всех членов команды наградили медалями «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны», в том числе и меня. На прощанье он прикрепил мне на грудь свою медаль. Мы расстались, уверенные что встретимся вновь. Но, к сожалению, не довелось.

Нас, новобранцев, доставили сначала в Салехард, оттуда отправили в Омск. Здесь отобрали 400 человек и направили в школу красных командиров в Куйбышево, в 200-х километрах от Омска. В школе нас готовили всерьез: 8 часов полевые занятия плюс 1 час изучение оружия (винтовка, пистолет ТТ, ручной пулемет Дегтярева). Полевые занятия это умение занять рубеж защиты, шанцевой лопатой окопаться, затем стрельба — откатиться на несколько метров в сторону — бегом вперед — снова окопаться по пояс — снова в сторону и бегом — окопаться в полный рост и так далее. Нас учили форсировать реки, искусству ведения ночного боя, в общем, 3 месяца готовили к фронту. Затем была в торжественной обстановке принесена присяга. Играл оркестр, звучал марш «Прощание славянки», эту мелодию я услышал впервые, она легла на душу и осталась в памяти на всю жизнь. После присяги всех, кроме нашей роты, погрузили в эшелон и отправили под Кенигсберг, и этот марш стал для многих из них последним, а у меня этот бодрящий марш на парадах выбивает слезу.

Цепь драматичных, случайных событий в моей жизни…

В раннем детстве, помогая родителям, возил навоз в поле. Повозка на мельничной плотине накренилась, я с неё свалился, но каким-то чудом уцепился за колесо и повис над 6-метровым водосбросом. Не помню, испугался ли? Меня спас проезжавший мимо обозник.

В 10-летнем возрасте рыбачил на Иртыше, ширина в устье почти 1,5 километра. Крючок мой зацепился за что-то. Глотнул я воздуху и нырнул в воду спасать рыболовные снасти. И меня течением затянуло под дебаркадер, а затем под плот из крупных брёвен. Едва-едва нашёл просвет и вынырнул, можно сказать случайно, но родителям ни словом не обмолвился!

Когда был немного постарше, катались с ребятами на Иртыше на лыжах, лихость наша состояла в том, чтобы проскочить по самому краю льдины. Лёд подо мною обломился, я оказался в воде. Инстинктивно забросил одну ногу на лёд и перекатился по нему всем телом. Ко мне с лестницей бежали на помощь люди, а я — опрометью домой, боялся, как бы отец не прознал.

Четвертый раз судьба испытала меня на прочность на пароходе «Инденбаум». При заходе в Новый Порт на наш винт намотались рыбацкие сети. Рыбаки нам рассказали, что на отколовшейся льдине унесло в море годовой улов артели. Капитан решил помочь удручённым рыбакам. Освобождать винт от сети поручили мне: одели в фуфайку, брезентовую робу, колосник к ноге, нож в зубы. Раз 10 нырял, разрезая под водой сети. В конце концов сеть с винта снял, но запутался сам. Тоже ведь случай! Меня подняли наверх и еле откачали. Потом наш пароход около часа бороздил море, я, «откачанный», уже стоял на вахте. Но льдину с рыбой мы так и не нашли.

Уже в зрелом возрасте, будучи лётчиком, выполнял обязательный учебный прыжок с высоты 1000 метров в лесах под Муромом. Основной парашют не раскрылся (как потом выяснилось, была неправильно зафиксирована чека молодым солдатом), на высоте 500 метров дёргаю запасной парашют – не раскрывается! Несколько раз пришлось дёрнуть, прежде чем сработал… Но тем не менее в тот раз приземлился в крест! Всего за свою жизнь выполнил 12 прыжков, после того случая больше не прыгал.

Во время испытаний МИГ-15 наш отряд совершал облёт самолетов с одной заправкой на две группы: одна группа приземлялась – и сразу же садилась следующая. Я быстро сел, не успев подтянуть под свой рост ремни от предыдущего высокого пилота. При первом заходе самолёт аварийно пошёл в переворот, и  я повис на ремнях, оторвавшись от ручек управления. Над полосой оставалось метра два! Невероятным усилием инструктор довернул самолёт и, отдав ручку до отказа, ушёл от земли. За эти 2 секунды передо мной, как в кино, прошла моя жизнь с самого раннего детства, всплывали эпизоды, которые я раньше не помнил: я, ползунок, спешу к отцу, а он протягивает ко мне руки и улыбается; отец сажает меня с собой верхом на лошадь, и я отчётливо чувствую запах кожи, сена,  чудятся родные голоса…  Помню, когда приземлились, мой напарник в сердцах швырнул шлемофон оземь и произнёс: «Всё, я больше не летун!» Причиной аварийной ситуации оказался заводской дефект — в золотник попала металлическая стружка.

При полете на МИГ-19 во время наведения на цель в самолёт ударила молния. Я смотрел в тубус – вдруг сильнейшая вспышка, трубка ПВД оплавилась, заплыл наконечник, текстолитовый кок пробило в 4-х местах, некоторые приборы вышли из строя.  Случайно остался цел и невредим — посадку выполнял без указателя скорости.

Сколько раз случайные события меняли линию судьбы, и вообще могли прекратить мое существование: 4 раза тонул, раз замерзал, горел в полёте, совершил 3 аварийных посадки, 5 раз попадал в грозовую облачность, произвёл 2 посадки с поломанным шасси, да ещё совершил прыжок с нераскрывшимся основным парашютом… Но всем смертям назло отлетал 30 лет, прожил счастливую жизнь. И был бы до последних дней своих счастлив, если бы не хрущёвщина, горбачёвщина и далее.

… Вот и в тот раз случай вмешался в мою жизнь: нашу роту отправили в школу бронебойщиков в Красноярск. Через 2 месяца по окончании школы выдали нам форму, построили, ждём отправки на фронт. И вдруг команда: у кого 8-9 классов образования – по ранжиру становись. Прибыл в школу капитан авиации для пополнения лётного состава. Идёт вдоль строя, смотрит на каждого,  в руках у него измерительная планка длиной ровно 160 сантиметров. Передо мной остановился, приставил свою линейку, проверяя рост, взглянул на меня, чуть задумался и передвинул планку, обозначив границу за мной. Всех, кто ниже меня ростом, отставил. Так я случайно, притом незаконно, так как рост мой 159 сантиметров, попал в авиацию. Впоследствии недостаток роста сказывался, особенно, при выполнении фигур высшего пилотажа, так как в самолётах всё оборудование, сидения сконструированы под более высоких людей.

Попал я в школу пилотов — ночных бомбардировщиков в Северо-Казахстанской области, учили летать на ПО-2. Среди курсантов было классное отделение 20-25-летних фронтовиков, к ним добавили меня, так как в силовых замерах я показал самые высокие результаты. Сказалась физическая закалка с детства: гребля, сенокосы, заготовка дров, работа с отцом, лыжи. С этим классным отделением завершил учебный курс в декабре 1944 года. Это был последний семестр в Петропавловске, так как школа возвращалась в Одессу. Нас же для продолжения учёбы отправили в Амурскую область, в Вознесенскую школу пилотов-штурмовиков  ИЛ-2.

8 августа 1945 года курсантов по тревоге подняли и отправили с боевым комплектом на погранзаставу. Заступили на пост. Ночью начались военные действия против Японии. Мы на Амуре, в 100 метрах от реки, на другой стороне — противник, надо взять их погранзаставу. После сложной переправы, в бою был ранен и отправлен в госпиталь.

Окончилась война, мы летали уже на истребителях, но отслужившие самолеты-истребители стали не нужны. В конце 1945 года на нашем аэродроме 12 самолетов И-16, сняв с них моторы, свезли хвостами друг к другу и сожгли. Прощайте, наши «ишачки», со славой прошедшие Испанию, Монголию, Великую Отечественную войну. Вы, хоть и не могли очень высоко подниматься, но были так хороши на виражах, что немцы боялись с вами встречаться!

Мы продолжали числиться в училище военных лётчиков, но про нас на несколько месяцев почему-то забыли, не поставили на довольствие, «потеряли». Пришлось подрабатывать грузчиками, в пекарне, на дорожных работах – где только могли заработать. Дошло до того, что разобрали деревянный забор лагеря военнопленных японцев, чтобы было чем топить печь.  Вот тогда только спохватились и «нашли» нас! Но военные училища стали постепенно сокращать, расформировали месяца через четыре и наше. Меня направили мотористом в экипаж ПО-2 в дивизию, прилетевшую из Харбина. Моторист чистит самолёт от грязи, пыли, приводит в порядок мотор, моет его. Для пилота это позорное понижение, ниже некуда. Погоревал, конечно. Но служба есть служба.

Однажды понадобилось один самолёт перерулить с места подогрева дежурной пары.  Лётного состава на аэродроме не было, сел я в кабину и перерулил самолёт куда надо. Вдруг, как из-под земли, вырос передо мной комдивизии. Увидел меня, рядового, в кабине самолёта, подозвал, строго расспросил, кто я и что делаю, потом устроил нашему командованию большой разнос: «Сегодня он у вас рулит – завтра улетит!» В общем, мне запретили появляться на стоянке самолётов. Комэск назначил меня хронометражистом на старт самолётов. Много лет спустя, в 1954 году был я в Кубинке на выставке современной авиации, демонстрировал новый самолет ЯК-25, двухместный перехватчик с радиолокационной установкой, между прочим, первый экземпляр в Союзе, торжественно переданный заводом «Марковичу», то есть мне. Представили меня земляку, трижды Герою Советского Союза Покрышкину Александру Ивановичу, показал ему современное оборудование. Подошёл комдивизии, присмотрелся: «Что-то мне Ваше лицо знакомо», — говорит. Напомнил, что был я когда-то хронометражистом, а он командовал дивизией, вернувшейся из Харбина, контролировал полёты…

Тем временем, после очередного медицинского осмотра, я был направлен для продолжения обучения в Сталинградское истребительное авиационное училище (СВАУ), располагавшееся на станции Толмачёво под Новосибирском. В 1949 году успешно его окончил и был направлен лётчиком-истребителем в войсковые части: Вильнюс, Каунас, Барановичи. В 1952 году направлен в УКЦ ИА ПВО возле села Севаслейка (под Муромом, когда-то здесь останавливался Пушкин по пути в Арзамас) по подготовке лётчиков на новую технику.

С этого времени испытывал новые самолёты на боевое применение, писал инструкции, готовил своих лётчиков и лётчиков стран народной демократии до уровня 1-го класса. Испытывал реактивные истребители МИГ-15, МИГ-17, МИГ-19, ЯК-25.

Приходилось заниматься спасением и поиском пропавших людей, воздушной разведкой при пожарах, выполнением задач государственной важности, всякое бывало. Запомнились учения на выживание. Это было в 1951 году, наш полк МИГ-15 должны были направить в воюющую с США Корею. Лётчиков тщательно готовили, кроме высококлассной лётной, получили мы серьёзную наземную подготовку. Во время учений нас выбросили с парашютами где-то в песках Каракумов. Мы должны были самостоятельно пересечь пустыню и выйти в назначенный пункт. С собой имели только небольшой запас воды и продуктов. 50-градусная жара, сложный климат усложняли поставленную задачу, но трудности, как известно, закаляют. В течение трёх суток ночами шли мы по азимуту, а днём спали — укрывались парашютами и зарывались в песок.

По приказу Главкома ПВО страны «начать подготовку боевого состава на вертолетах до уровня 1-го класса» в 1960 году был переведен маршалом авиации Е.Я.Савицким на вертолеты. Поначалу мы «забастовали», никто добровольно не хотел пересаживаться на винтокрылые аппараты. Техника управления вертолетом совсем иная, чем самолётом, во многом сложнее. Но Е.Я.Савицкий всё же несколько человек убедил, меня в том числе — был я податлив к новому. Освоили вертолеты МИ-4, МИ-6, МИ-8.

Вошли во вкус, понравилось! Подготовили первую партию вертолетчиков. Экипаж вертолета 6 человек: борттехник, бортрадист, штурман, 2-й пилот. Это целый корабль, до 80 человек может везти! После отставки Хрущева маршал Савицкий предложил нам вернуться на самолеты, но желающих среди нас не нашлось.

В конце 1962 года наш полк в течение 2-х месяцев находился на центральных аэродромах Москвы в ожидании отправки на Кубу. Надо сказать, что годом раньше СССР испытал на Новой Земле сверхмощную водородную бомбу под кодовым названием «Ваня». Это возымело своё действие и, к счастью, Карибский кризис во взаимоотношениях с США был разрешён без применения оружия. Точный же макет 50-мегатонной бомбы был размещен в музее Сарова, он получил шутливое название «Кузькина Мать».

За освоение новой техники — испытание первого сверхзвукового истребителя — награждён орденом Красной Звезды, второй орден – за подготовку более 200 экипажей вертолётчиков до уровня 1-го класса. За всё время не был потерян ни один человек, ни одна машина.

Персональный налет:

2000 часов на истребителях;

2000 часов на вертолетах;

из них 400 часов в облаках, днем и ночью;

более 600 посадок при минимуме погоды.

Долгое время моим позывным в воздухе был 86001, к такому позывному управлявшие полётами диспетчеры СССР относились с большим почтением.

Большинство полетов на вертолетах совершал, выполняя спецзадания ГК ПВО. Однажды на борту перевозил пятерых маршалов во главе с Батицким П.Ф., и (опять случай!) во время полета возникла нештатная ситуация – внезапно обнаружилась неисправность мотора, пришлось срочно садиться на ближайший аэродром, потребовалась железная выдержка всего экипажа, опыт и мастерство, чтобы безопасно и мягко приземлиться. Пассажирам наш экипаж решил не объяснять причину внеплановой посадки, но скрывать долго, естественно, не получилось. После этого случая маршал Батицкий назначал для перелетов только наш экипаж. Довелось довольно тесно пообщаться с ординарцем маршала, под большим секретом он поведал, что Л.П.Берия был убит задолго до «суда и следствия» над ним, а также – кто убил.

После выхода в отставку в 1976 году выбрали мы с супругой для дальнейшего проживания город Серпухов. Здесь я продолжал трудиться сначала на военном заводе (ремонтировал РЛС), позже работал на монтаже торговых комплексов Серпухова и на Пущинском участке по ремонту и обслуживанию торговой техники.

В Пущино живу с 1988 года. Выросли, выучились, завели свои семьи дети. У меня дочь и сын, внуки, два правнука, праправнук. В прошлом году в день авиации 18 августа на 87-м году жизни решил подняться в небо с аэродрома возле деревни Большое Грызлово.

       Самолет достался учебный, скорее прогулочный, чем спортивный, красивенький и не наш, но зато управлял им самостоятельно,  инструктор сидел рядом, в управление полетом не вмешивался. Выполнил некоторые фигуры пилотажа: вираж, горку под 600. Попилотировал по приборам, выбрав курс, скорость.  На посадке плавно подобрал ручку управления, мягко приземлился. Был доволен полетом и инструктора удивил.

В заключение хочется добавить несколько слов о том, чем мы, ветераны войны, живы, что думаем, чего опасаемся.

Разрушение Вооруженных Сил первым начал приснопамятный троцкист Н.С.Хрущев, человек ограниченный, но весьма активный. При нем было приостановлено производство новых типов самолетов, видите ли, ему сынок сказал (который в «перестройку» стал гражданином США), что «авиация теперь не нужна». Бездумно сократили  9 авиаполков, более 100 первоклассных летчиков оставили без пенсий и жилья. Хорошо тогда маршал Савицкий частично смягчил ситуацию, переведя нас на вертолеты. На Дальнем Востоке из 3-х авиаполков осталась одна эскадрилья (по звену на Камчатке, Чукотке, Сахалине). Какая уж тут охрана границ! Хрущевым был осуществлен и разгром флота: были уничтожены или перепрофилированы под рыболовные или туристические многие надводные военные корабли, отданы Китаю наши морские базы на Тихом океане Порт-Артур и Дальний. Ох, не любил «наш дорогой Никита Сергеевич» русскую армию и флот, особенно, по его выражению, «офицерьё» …

В конце тысячелетия дожили мы до второй серии дури и предательства.  Собственно говоря, постперестроечное состояние нашего государства для нормального человека невыносимо, и нормативных слов для выражения чувств нет. Гордость морей – линкоры распроданы, один служит рестораном в Японии, как же это мерзко! Сердюков, этот паразит земли русской, закупил военную технику (!) во Франции (!!) Своя уничтожена! Зарубежные военные стратегические базы ликвидированы – что бы это значило?! Открылись всем ветрам, бери нас, кто захочет, голыми руками.

И главное. Может ли паренёк из деревни Бакшеево сегодня повторить мой путь? Ведь среди выпускников школ более 60% имеют отклонения в физическом развитии, не говоря уже о недостатках образования и его доступности. Вообще, как внукам нашим  жить в разрушенной, обглоданной либералами стране?

Я выносливый человек, за плечами 32 года военной службы и ещё на счету 18 трудовых лет: воевал, работал за Полярным кругом, пересекал пустыни. Но в 1992 году после развала страны перенёс инфаркт и работу оставил — смысл пропал. Радужных перспектив не вижу и сегодня, в целом состояние тревожное.

Копотилов Василий Маркович

г.Пущино, 2013 г.

[i] Строили Ханты-Мансийск, в основном, русские переселенцы, раскулаченные крестьяне, а также казаки с Терека и Украины, которых свезли сюда в 1927-1928 годы для строительства лагерей для осуждённых.